Эталон манеры: зачем читать фантаста Андрея Столярова

Советский и российский сай-фай не исчерпывается десятком всем известных имен — условно говоря, от Ивана Ефремова до Сергея Лукьяненко. По просьбе Bookmate Journal литературный обозреватель Василий Владимирский рассказывает об Андрее Столярове, раннюю прозу которого выпустило издательство «Азбука-Аттикус».

В конце 1970-х — начале 1980-х в нашу фантастику пришло новое поколение — авторы, которых позже стали именовать «четвертой волной советской фантастики». Молодые, талантливые, дерзкие, они несли обновление, бесшабашно экспериментировали с языком и сюжетом — и этим доводили до белого каления литературных чиновников старой школы. До поры до времени они мало публиковались в официальной прессе, но слава «четвертой волны» прирастала благодаря ходившим по рукам рукописям, а паче того благодаря слухам о неизданных шедеврах, ждущих своего часа в письменных столах. Увы, когда их час настал, немногие из этих писателей оправдали надежды, которые возлагали на них читатели. Одним из таких счастливчиков стал ленинградец Андрей Столяров, чьи ранние повести и рассказы наиболее полно представлены на страницах книги «Изгнание беса».

Андрей Столяров прибился к фантастам почти случайно. Ходил по ленинградским редакциям начала 1980-х молодой писатель со стопкой рукописей, мягко говоря, не вписывающихся в канон социалистического реализма. В журнале «Аврора» ему посоветовали с некоторым сомнением: «А попробуй зайти к фантастам». Он попробовал — и угодил в самую гущу семинара Бориса Стругацкого, системообразующего центра «четвертой волны». Случайность, игра фортуны. С другой стороны, куда еще податься в эпоху развитого социализма начинающему автору мрачных гротесков на грани сюрреализма? Или в андеграунд, в «неподцензурную прозу», в глубокое литературное подполье без всякой надежды на публикацию — или к фантастам, где шансы пробиться, пусть призрачные, оставались даже на самом пике застоя.

Он сделал правильный выбор. 1980-е — декада, когда время, тянувшееся вязкой патокой, внезапно ускорилось, собралось в тугой комок, рвануло галопом. По крайней мере, время советской литературы. В первой половине десятилетия авторы «четвертой волны», в том числе дебютировавшие задолго до Столярова, большой удачей считали две-три публикации за год в журналах и сборниках. Позже начали выходить их повести — именно тогда на весь российский фэндом прогремела «Мечта Пандоры», изданная в 1986-м в «Авроре». Ну а ближе к концу десятилетия стали печататься и авторские сборники. Столяров выстрелил дуплетом. В 1988 году была опубликована книга «Аварийная связь», в которую вошли рассказы, написанные им вскоре после вступления в семинар Стругацкого, — истории по большей части вполне тривиальные, с пришельцами, мутантами, агрессивной американской военщиной и обязательной борьбой за мир во всем мире. Ну а в 1989-м в серии «Новая фантастика» вышло «Изгнание беса», книга знаковая, этапная, включившая лучшие НФ-повести и рассказы автора, с которых начался отсчет новой эпохи.

«Ни одного лишнего слова, жеста, эпизода, — но и ни единого потерянного звена фабулы, — представляет Андрея Столярова в предисловии к этому сборнику Борис Стругацкий. — Никаких туманных изысков в области психологии, минимум рефлексии, но это — совершенно необходимый минимум, без которого наступила бы атрофия художественного образа.

Благородная скупость и отточенность детали, никакой кудрявой витиеватости, никаких сюжетных излишеств — только то, что абсолютно необходимо для создания достоверной и непротиворечивой картины мира, искаженного фантастическим допущением.

Почти канонический образец „жесткой фантастики“, в известном смысле — эталон манеры».

Символично, что то же название носит и разбираемый сборник писателя. В эту книгу вошли все повести и рассказы Столярова, созданные за десять с небольшим лет. Проходные и этапные. Жесткие фантастические боевики («Мечта Пандоры», «Третий Вавилон») и мрачный гротеск, освещенный отсветами прозы Достоевского и Алексея Толстого, Гофмана и Кафки («Сад и канал», «Альбом идиота»). Опубликованные в советских научно-популярных журналах с тиражами в сотни тысяч экземпляров («Сурки», «Миллион зеркал») — и много лет ходившие по рукам исключительно в рукописи («Ворон»). По сути — фундаментальное собрание ранних сочинений: для академической полноты не хватает лишь предисловия и справочного аппарата. Позже Андрей Столяров резко отмежуется от фантастов и двинется совсем другим путем, а потом и вовсе увлечется чистой футурологией, но все, что он создал в самый плодотворный свой период, собрано под обложкой этого тома — за одним-единственным исключением, к которому мы еще вернемся.

Помимо прочего, этот сборник дает ответ на один важный вопрос: чем именно ранний Столяров выделялся на фоне других авторов «четвертой волны». Ну, помимо ритмичного, экономного, жесткого, легко узнаваемого стиля: «Надсадно лопнуло ядро, воткнувшись в берег. Содрогнулись опоры. Полетела коричневая земля. Солдаты, смятые волной, попятились. Пули сочно чмокали в груду сбившихся тел. Заволокло пороховой гарью, раздуло ноздри. Знамя упало на дымящиеся доски. На другой стороне, за жарким блеском полуденной воды, визжала картечь. Была одна секунда. Только одна секунда в порохе и смерти, среди ревущих ртов — под белым небом, на Аркольском мосту. Он нагнулся и, не видя, поднял знамя. Он был еще жив. Он кричал что-то неразборчивое. И вокруг тоже кричали. Ослепительное солнце разорвалось в зените, и солдаты вдруг обогнали его…»

Советская фантастика 1970–1980-х, фантастика «четвертой волны», исследовала преимущественно взаимоотношения уровня «человек — общество» и «человек — человек». Рассказы и повести Вячеслава Рыбакова, Святослава Логинова, Владимира Покровского, Михаила Успенского, Андрея Лазарчука, Любови и Евгения Лукиных — литература социальная и психологическая, где в фокус внимания вынесены прежде всего этические тупики и неразрешимые нравственные парадоксы. Ранний Столяров выпадает из этой общности: его тексты живут и дышат в другом измерении, в иной системе координат. Его интересует не столько общество, сколько мироустройство, не столько социальные и психологические механизмы, сколько фундаментальные свойства бытия, а его герои не осознают, а, скорее, интуитивно ощущают истинную природу Вселенной, чуждую всякому антропоцентризму.

В этом страшном мире человек не пуп Вселенной, не ось, вокруг которой вращается мироздание, а крошечная пылинка в солнечном луче, муравей, с упорством, достойным лучшего применения, карабкающийся по ободу тележного колеса.

Здесь не существует категории морального — и, соответственно, всякое морализаторство, столь любимое советскими фантастами, обречено на провал. Гуманизм — лишь одна из форм антропоцентризма, причем не самая распространенная. Нет, в некоторых произведениях Столяров пытается рационализировать, втиснуть происходящее в прокрустово ложе позитивистских представлений о мире, даже предлагает экзистенциальному ужасу некую жизнеутверждающую альтернативу. В «Мечте Пандоры» на «фантомов», прошедших процедуру нейропрограммирования, охотятся борцы за светлое будущее всего человечества, представители международной спецслужбы с широчайшими полномочиями, которая призвана ликвидировать последствия гонки вооружений и холодной войны. В «Третьем Вавилоне» затравленного провидца пытаются вычислить доблестные советские чекисты — тоже с самыми благими намерениями. Даже в рассказе, давшем название этому тому, упоминаются «страны, где ароморфоз осуществляется постепенно, безболезненно и практически всеми» — советский читатель сразу понимал, что государство, где все граждане в едином порыве шагнули на следующую эволюционную ступень, — это прежде всего СССР.

Но есть под этой обложкой и другие тексты — горькие, совсем-совсем безнадежные: об отчужденности, непонимании, обреченности любых попыток найти общий язык с представителями иного разума, нащупать единое понятийное поле. Об этом «Искушение», не самый удачный эксперимент Столярова, единственная его повесть, где события разворачиваются на другой планете. Об этом рассказ «Дверь с той стороны». Об этом, наконец, повесть «Телефон для глухих» — только она из всего корпуса ранних текстов не вошла в этот сборник, зато была опубликована в другой антологии «Азбуки», «Ином небе».

У Столярова редкий талант весомо, грубо, зримо описывать чуждое, инородное и нечеловеческое. Ад шествует по земле. Стальная осока с тихим шелестом прорастает ночами сквозь петербургские мостовые. Черное солнце восходит над рогатыми башнями Кремля. Ожившие мертвецы слоняются по Сенной площади. Реальности сталкивают с хрустальным звоном, уничтожая друг друга, перетирая в пыль жизни героев. В повестях «Сад и канал», «Послание к коринфянам», «Альбом идиота» мир живет по своим непостижимым законам, и ему нет дела до человека с его локальными представлениями о добре и зле, о порядке и хаосе. То, что сознание интерпретирует как перманентный Армагеддон, и есть наша жизнь, увиденная без розовых очков.

Ранний Столяров посягает на главную священную корову советской, да и мировой фантастики: иллюзию контроля, иллюзию управляемости. Мы не властны над природой вещей и даже над своей собственной судьбой. Человек не просто смертен, а внезапно смертен, да еще порой смертен при чудовищных обстоятельствах.

Это слишком холодный, слишком безжалостный взгляд на вещи — удивительно не то, что в 1990-х писателя увело резко в сторону от фантастов из семинара Стругацкого, а то, что они так долго продержались вместе.

Позже Столяров изменит точку зрения, радикально смягчит диагноз. Но именно его ранние повести и рассказы острее всего бьют в болевые точки, именно от них пробирает мороз по коже — даже сегодня, через 30 с лишним лет после первой публикации.

«Это было настоящее столпотворение ужасов и катастроф.
Третий Вавилон.
Я едва выжил.
Ничего не поделаешь.
Таков наш мир».